Точка.

    )


 Снова наступает пятница... ячейка. Радостно бегу, опять увижу родные, любимые лица... Ярослав, Алина, Лена, Эдуард... За столом бегло замечаю, что лидер Оля, такая пухленькая и веселая, как пупс, снова напрягается в моём присутствии. Что-то не то. Но я делаю вид, что не заметила - мне ведь нельзя быть слабой, затопчут.
  Неловко наливаю себе чай, беру бутерброд, который есть почему-то не хочется. И чай пить тоже. Грею холодные пальцы об кружку, и молчу. Оле опять показалось, что я "странно молюсь"... Под ложечкой начинает ныть, как-будто где-то это уже было...
Неловкими, негнущимися руками я ложу бутерброд на салфетку, он абсолютно пресный, и хлеб невкусный, пахнет плесенью, хоть и свежий. Муж Оли, Вова, красный, белесый мужик смотрит на мои плотно сжатые колени, и глотает бутерброды один за одним. Видно, что жена раздражает и утомляет его... На мгновение показалось, что он не прочь сварить холодец из её розовых, лоснящихся, поросёнкоподобных ляжек, и съесть. Но жена не унимается, и продолжает торопливо назидать церковь. Я почему-то начинаю представлять, как они занимаются любовью... Это так странно, но я уже не могу остановиться. Он крутит её, как резиновую Зину, всю такую розовую, гладкую, и плотную, в поисках чёрной, влажной дыры, но не находит, потому что вместо вагины у неё руководство лидеров "Благая Весть".

 Он начинает в бешенстве рвать листы, но ничего не выходит - она и книга одно. Громко, очень громко: "Алёна, ты где?!" Ольга возвращает меня к реальности. Хочется взять скатерть, и сдернуть всё вниз... сглотнув слюну, делаю вид, что мне интересно, и даже читаю по её просьбе послание к Коринфянам. Интересно, найдёт ли Вова дыру? Что варить на завтрак, в холодильнике шаром покати... Маленькие без колготок, а на улице уже минус 2. Мысли лезут одна за одной...Толстые, сытые хари продолжают чавкать и есть колбасу и грудинку за столом. Оля ловит мою плохо скрываемую интонацию лица. Мысленно я её уже вижу в кабинете у Дорис, как нервно она кусает свои розовые пальцы, и жалуется, что я слишком много "говорю не по теме". Как занимается любовью Дорис и Янис, я тоже уже давно себе представила: он суетливо расстёгивает свою ширинку, и ложиться на неё, как старая, потная, пахнущая кислым, хрипящая свинья... Такими же мокрыми, суетливыми толчками начинает погружаться, облизывая её плохо накрашенные губы и лицо. Но она мешает ему, и нерешительно направляет его лицо вниз... "у неё по другому не получается". И он лижет. Она кончает, закатывая красивые голубые глаза... Янис смотрит, как она их закатывает, и тоже кончает. Зачем я об этом думаю? Так, наверное, устроены люди...

 Напротив меня Алина. Маленькая, худенькая очкастая  дама, работает в университете, преподаёт что-то из точных наук. Чокнутое создание - я ей говорю, бросай работу, возвращайся в дом, к детям, но она шипит, и выпускает яд: "начни с себя!". Руки дрожат, и чай льётся на пол. Я мысленно молюсь, Господи, как скоро меня отсюда выгонят? Через месяц, через два? Мой блог им не поможет, потому что все статьи они просматривают всегда демонически, ногами кверх. Они не виноваты, у них так получается. А может и не просматривают. Не знаю.

Ольга гладит руками колени, как бабка. Она всегда их гладит, трёт чулки, как паук, в ожидании новой мухи... Стрелка часов подходит к половине девятого, ячейка заканчивается. Тогда я ещё не знала, что за мной уже следят и наблюдают и пастор Павел, и пастор Филлип, и помощник пастыря Васильев, и прочая церковная иерархия. Так положено. Они тоже читали. Что читали? Они демонически просматривали мой немного спрингфилдаличный блог - я не понимаю, откуда у жены Джоела такие тряпки, и деньги на кафе... Но об этом говорить и писать нельзя, это у них называется "атака на лидеров", они молятся, тебе Бог даст твоё, Алёна. А где моё, опять думаю про себя? Уж не говно ли в унитазе?

"Алёна, такие слова говорить нельзя!" - мы с мужем уже в кабинете у Васильева. Дождалась. Чувства не подвели следили, читали, решали, что с нами делать. "Убирайтесь прочь!" Смотрю на мужа боковым зрением, и вижу, что его сердце уже разбито, навсегда. Пастор Павел на глазах превращается в какое-то размахивающее руками и нервно дрожащее желе: "Мы давно наблюдали за вами!" Хотя мне показалось, что сам он наблюдает за Олей Реннер, она ему нравится, как женщина. Оля и вправду хороша, милое, пухлое личико, щёки-персики, русые волосы... маленькая, одарённая, умная. Не то, что Полина - неуклюжая, рыжая, высосанная детьми моль. Я опять начала представлять... пастор Павел сравнивает Полину и Олю Реннер... "Бог, очисти от искушений!"... нервно молится он. Но глаза бояться, а руки тянуться. Полина берёт его другим - она чистит, моет, и воспитывает детей. И он живёт с ней - тихо, с благодарностью Богу, так, что-бы не было стыдно перед церковью и людьми.

"Уходите из церкви!" в голове застучало, как молотом, потемнело в глазах. Муж оправдывается - ему стыдно за меня, я сильно несдержанная, пишу, и говорю всё, что приходит мне в голову. И никто не может помочь - уже пытались. Бесы не выходят, шизофрения не лечиться, генетически передавшиеся проклятия не разрушаются. Я - урод. Бог мне говорит, что я - апостол. И я знаю, что это так. Но им это кажется нелепым, смешным и раздутым. Им кажется, что я - чокнутая, что я всё себе придумываю. И про апостола, и про дары, и про помазание. Пастор Павел сидит напротив красный, слащавый, и безнадёжно влюблённый в Олю Реннер. "Уходите! Но... мы хотим вам помочь. Скоро будет раздача вещей. Можете прийти и взять." Я вспоминаю вонючие, растянутые и заношенные вещи из их гуманитарки. "Не надо."

На улице дождь вперемежку со снегом. На лестнице стоят какие-то смеющиеся мальчики из офиса. Руки тянутся столкнуть их вниз, что-бы насладиться криками и болью, но мне этого делать нельзя. Я - странная. Я - не такая как все. "Господи, что-бы упал вниз, с этих ступенек, фашист!" Спускаюсь вниз, ноги абсолютно мокрые, ведь я так спешила на встречу с пастырем Риком: "Алёна, мы приглашаем вас на встречу с пастырем Риком!". Чувствую, что начинаю задыхаться от очередного пинка... Вова молча открывает машину. Поехали. Он начинает на меня кричать, как на животное, но я не слышу. Смотрю, как проносятся светофоры, машины, дома. Перед лицом стоит пастор Павел, на котором ещё вчера было написано "это ваш друг семьи", и его рыжеволосая Полина, руководитель служения "Супермама". Почему я?

Так надо. Кому-то нужно быть наивной, верящей в доброе и хорошее жертвой. Кому-то нужно быть дерьмом, об которое вытрут ноги, и обвинят. Вова продолжает кричать. Меня клинит, и кричать начинаю я - просто кричать: "Аааааааа!" Хочется исчезнуть из этого города, но у меня ничего нет - нет дома, нет пастыря, нет церкви. Меня все ненавидят. Я - урод.